Девушка на пляже на рассвете

Симон Соловейчик о счастье

Мы очень часто говорим, что желаем одно, а на самом деле желаем совсем другое. Но получаем мы лишь то, чего хотим на самом деле. Мы всегда получаем именно то, чего хотим, и часто проигрываем. Потому что не знаем толком, чего же мы хотим.

За окном – как новогодняя открытка, снег лежит на ветках, снег и сейчас падает, едро и бесконечно сыплется сверху – так, наверное, манна небесная сыпалась. И трудно отделаться от мысли, что кто-то посылает нам сверху снег и манну, счастье и несчастья. Заметим, что счастье бывает лишь в единственном числе, оно одно. Нельзя сказать “многие счастья”; а несчастье бывает и во множественном.

На одно счастье – неограниченное число несчастий.

Из всего, что написано о счастье, больше всего поразило меня, что Толстой к концу жизни насчитал лишь 4 счастливые минуты. Я стал перебирать свои минуты и мгновения. И увидел, что вряд ли их было больше, и всегда счастье было связано или с любовью, или с детьми. Хотя нет, у меня был однажды невероятно счастливый день, когда всё сошлось в одно и в бумажнике лежали: а) оплаченный счет за банкет по поводу премьеры спектакля по моей пьесе; б) путевка на юг; в) ордер на квартиру.

Всё было получено в один день, и я хорошо помню свое состояние – тупость. Совершенно тупая голова. Счастье – состояние полноты, прекращения желаний. Счастье – когда больше ничего не хочется. Поэтому в горе и в счастье люди одинаково тупеют и перестают желать.

Оттого природой устроено, что счастье недолговечно – ну, например, 4 минуты на жизнь. Если бы оно было постоянным, оно порождало бы людей без желаний и, следовательно, без усилий. Мы один за другим выпадали бы из строя действующих.

Во всяком случае, отметим, что счастье имеет отношение к желанию. Счастье дано нам, чтобы человек сильно хотел. Счастье – награда за его усилия или случайная премия, лотерейный выигрыш, чтобы людям хотелось играть в лотерее жизни, чтобы у них была надежда на выигрыш, иначе они перестанут хотеть. Но редкому человеку дается такой выигрыш, такое счастье, что ему уж больше никогда ничего хотеть не нужно, – природа не может позволить себе такую роскошь. Как и во всякой лотерее, особенно крупные выигрыши весьма редки.

Вообще природа очень озабочена желаниями человека, она побуждает его всеми силами и средствами: желай, желай, желай. Желай – и действуй. Природа не может заставить нас действовать, мы слишком ленивы; тогда она вселяет в нас желания – и мы поднимаемся с дивана.

Природе нужно, чтобы мы были живы, и она дает нам голод и жажду. Мы преодолеваем собственное нежелание и отправляемся на поиск пищи – начинаем работать.

Природе нужно, чтобы род наш продолжался; она даёт желание, и мы чего только не творим, чтобы исполнить её приказ.

Собственно говоря, природе-то больше ничего не нужно – были бы мы живы из рода в род, сегодня и завтра; а так как в одиночку невозможно ни выжить, ни продолжить род, то мы награждены ещё и социальным желанием – быть среди людей.

На этих трёх желаниях – быть самому, быть среди людей и создать следующее поколение – держится весь внутренний мир человека, ими определяются в конечном счете все поступки и проступки. Идеальный человек соединяет любовь к себе, любовь к людям и любовь к детям.

Природа управляет нами с помощью желаний. А дальше вступает в дело общество – оно разнообразит, усиливает или ослабляет их; следом идёт воспитание – оно придаёт нашим желаниям цивилизованную форму, учит желать или не желать, стремиться или не стремиться. Подлинное воспитание — это воспитание желаний, но я не раз писал: читали вы хоть одну книгу о воспитании желаний? Мы клеймим современное общество как общество потребления, то есть общество необузданных желаний, направленных главным образом на вещи (“вещизм” – было такое модное слово, сейчас с ним стали обращаться осторожнее). Но представьте себе людей, которые ничего не желают…

Увы, мы видали такую страну, мы жили в ней, мы ничего не хотели, ибо ничего не могли достичь собственными усилиями. Нам внушали, что желать можно лишь счастья для всего народа, а другого счастья нет. Но понятно, что счастья для народа можно добиться лишь усилиями всех, а собственные усилия практически ничего не значат. Вот и появились люди, которые почти ничего не хотят и ничего не добиваются, но зорко смотрят друг за дружкой – а не отлынивает ли сосед? Не работает ли он меньше меня? Общество порождало худшее из чувств – зависть. Сейчас зависть оборачивается ненавистью к каждому, кто желает сильнее и большего, чем другие, кто добивается того, что желает, кто перестал ждать общенародного счастья, а думает, как жить и быть счастливым самому.

Это невероятный переворот в сознании: новое отношение к желаниям. В самой первой демократической декларации в мире, написанной в Америке в конце XVIII века, в списке основных прав человека есть одно, которое до сих пор остается непонятным нам – ни в одной из наших конституций, включая новейшую, этого права нет: права каждого человека стремиться к счастью.

Так и записано: право стремиться.

Нам его не понять, это право. Мы сейчас же начинаем обставлять его ограничениями: но, мол, не за счет других; но, мол, слово “счастье” надо понимать правильно. Мы боимся. Больше всего на свете мы боимся человека, который стремится к счастью, то есть что-то желает и чего-то добивается, не спрашивая других о том, что есть счастье и каковы условия его достижения. Человека с желаниями, волей и энергией.

Мы боимся человека. Мы подозреваем в нем преступника. Мы боимся не свободы, нет, о свободе только и говорят, но мы боимся свободного человека, который чего-то хочет и делает то, что он хочет. Мы сразу поднимаем крик: “А если он захочет…” – и тут фантазии наши неостановимы. А для того чтобы он не захотел запретного, мы всё время пытаемся создать человека, который не хотел бы ничего сверх того, что ему предписано хотеть.

Посмотрите, как тонко, какое важное различие: если было бы сказано, что человек имеет право на счастье, – получилось бы социалистическое, то есть утопическое общество в чистом виде. Это лишь социалисты-утописты-популисты обещают счастье всем, не объясняя, каким образом оно придет. Но говорится: имеет право на стремление к счастью.

Стремись! Это не возбраняется, это поддерживается обществом – стремись!

При всех огромных недостатках открытого буржуазного общества, при всех его безобразиях, достаточно описанных в литературе, у него, этого общества, западного и восточного, есть преимущество: оно побуждает, пробуждает желания и стремления. Стремление порождает волю, развивает ум. Самый пустой человек тот, который ничего не хочет или не верит в то, что он может чего-нибудь добиться. Американцы сильно обеспокоены положением нищих: их становится всё меньше, но проблема обостряется. Желая улучшить жизнь безработных, им выдают большие пособия, и в результате появились люди, которые ни к чему не стремятся, – вот с ними-то и неизвестно, что делать, им-то помочь невозможно. В некоторых больших городах есть семьи, в которых три поколения не работали. Что поделать, любая проблема, когда её пытаются искусственно разрешить, порождает десятки новых проблем.

Итак, счастье напрямую связано с желаниями. Если мне с неба упадет то, чего я страстно хочу, я буду счастлив; если достанется мне то, что мне не нужно, я счастья не испытаю. Кого-нибудь неожиданно прикатившееся колесо для автомашины приведет в восторг; мне оно и даром не нужно – что мне с ним делать? Молодой человек поступает в институт, потому что этого хотят его родители. Поступил. Кто же счастлив? Тот, кто об этом мечтал, – его родители. Сам он счастья не испытывает. Поэтому-то и говорят, что каждый понимает счастье по-своему – у каждого свои стремления. Кому не хватает понимания, тот говорит, что счастье — это когда тебя понимают. Кто устал от жены, говорит, что счастье – это когда от тебя уходит жена. Для некоторых людей счастье в том, что они остались живы, а могли погибнуть. Но есть люди, которые мечтают о смерти как о высшем счастье.

Желание – одна составная счастья; достижение мечты – другая. Одни добиваются желаемого собственными усилиями, другим оно вдруг выпадает, дается судьбой. Если попытаться выработать формулу счастья, то в ней будут три составные: желание, усилия и судьба. Счастье – на перекрестке трех дорог: желания, усилий и судьбы. Чем сильнее желание, тем больше и усилия, но тут есть и таинственный момент: сильно желающий человек каким-то образом склоняет судьбу на свою сторону. Желание – внутреннее усилие. Оно влияет на жизнь так же, как и прямое действие.

В чём тут секрет – понятно. Мы очень часто говорим, что желаем одно, а на самом деле желаем совсем другое. Мы говорим, что хотим хорошо закончить школу, а на самом деле хотим покоя. Но получаем мы лишь то, чего хотим на самом деле. Хотим покоя и жизни без усилий – мы и получаем желаемое. Мы всегда получаем именно то, чего хотим, и часто проигрываем. Потому что не знаем толком, чего же мы хотим. Меньше всего получают те, кто хочет просто счастья, “простого человеческого счастья”, потому что в этом желании нет главного – нет определенности желания.

Но вот вопрос: может ли быть счастливой целая человеческая жизнь? Говорится: “быстротечное счастье”, “короткое счастье”, “мгновение счастья”. Удовлетворенное желание приносит счастье, но не навсегда же. Надо жить дальше, надо действовать – надо желать. Однако есть же в языке и фразы “это были самые счастливые годы моей жизни”, “они прожили счастливую жизнь”. Говорится и так: “счастливый человек”. Что есть в языке – то есть и в действительности, в языке нет ничего случайного или ложного, язык — это правда.

Можно ли прожить счастливую жизнь? Конечно, можно, я видал многих счастливых людей. Как правило, это были люди долга. Почему-то сознание выполненного, выполняемого долга приносит человеку такое глубокое удовлетворение, с которым не сравнится ничто. Не довольство, а именно удовлетворение, получение: “удовлетворить просьбу”. Очевидно, глубина и продолжительность счастья сильно зависят от глубины и значительности желания. Хотел купить пачку макарон, зашел в магазин – а вот они и лежат, вот и денежки, взял, получил, купил – и пошел домой счастливый.

Но есть ведь в языке и понятие “высшее счастье”… В чем оно? Здесь, очевидно, перестает действовать правило о том, что каждый понимает счастье по-своему. Боюсь, что высшее счастье едва ли не одно на всех, и оно связано всё-таки не с личным, а с каким-то высшим желанием. Идеология, которую мы сейчас покидаем, нравилась людям ещё и потому, что она давала некоторым приобщение к высшему счастью. Она была обманной, она не вела к счастью людей, она загнала страну в тупик; но в тупик этот мы шли вместе, “с радостным маршем и с песней веселой”, а в песне говорилось: “Жила бы страна родная, и нету других забот”.

Вот беда человеческая, вот неразрешимое противоречие: без высшего счастья жизнь не в радость, а высшего счастья пока не найдено, если не считать таковым смерть за Родину. Но всё-таки не хочется считать смерть счастьем.

Это противоречие между личным и общим вечно, оно никогда не будет снято, мы обречены жить с ним. И заметим: каждая попытка обойти противоречие, снять его, сделать окончательный выбор ведет к уничтожению личности. Человек, который хочет только личного, только для себя, для которого счастье – в макаронах или в чём-нибудь таком, становится пустым, беднеет душой. Человек, который мечтает о счастье для всех и хочет всех привести к счастью, становится источником неисчислимых несчастий.

Как быть? Где же счастье?

Счастливая жизнь описана в каждой сказке: “Стали жить-поживать да добра наживать”. Опять обратим внимание на число: они. Двое. Не всем народом, но и не в одиночку. Вдвоём.

Новый год идёт. Будем жить-поживать да добра наживать.

И ещё хоть капельку от толстовской четырёхминутной нормы. Что имел в виду Лев Николаевич?


Это 26 глава "Последней книги" Симона Соловейчика.